Моффат и Гофман
Sep. 8th, 2014 05:14 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
kotЕще одна фанатско-филологическая заметка
Originally posted by![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
catus at Моффат и Гофман 
Скучая по Доктору во время летних каникул, и одновременно читая всякие статьи, набрела на заметку о Стивене Моффате. Сначала я хотела просто перевести фрагменты из нее, но в итоге увлеклась своими собственными мыслями и написала этот текст. Он у меня долго лежал в компе, так как я хотела дописать еще, но пока не вытанцовывается, поэтому, если позволите, поделюсь им с вами. Про статью же сделаю отдельный пост. Тут могут быть некоторые спойлеры к 1-7 сезонам ньюскула.
Дело в том, что в сюжетах Моффата – главным образом, в Докторе, но также и в "Джекилле" и немного в "Шерлоке" – мне видятся очень отчетливые параллели с романтиками, в особенности, с Гофманом. Это родство просматривается на нескольких уровнях. Во-первых, сами сюжеты. Например, вспомним - Доктор со своей командой высаживается на заброшенный космический корабль. А там – старинный камин, окно во Францию, спящая девочка и конечно монстры. Эти заводные чудовища – на часовом механизме – словно бы сошли со страниц «Песочного человека», одной из самых жутких сказок Гофмана. Помните?
Она показалась нам - не посетуй, брат! - какой-то странно скованной и бездушной. То правда, стан ее соразмерен и правилен, точно так же, как и лицо! Ее можно было бы почесть красавицей когда бы взор ее не был так безжизнен, я сказал бы даже, лишен зрительной силы. В ее поступи какая-то удивительная размеренность, каждое движение словно подчинено ходу колес заводного механизма. В ее игре, в ее пении приметен неприятно правильный, бездушный такт поющей машины; то же можно сказать и о ее танце.
Потом этот же сюжет перепишет уже наш Антоний Погорельский:
Профессор сидел подле нее. Па горбатом носу его надеты были большие очки; левою рукою он
упирался об Аделину, а в правой держал кривую иглу, которою зашивал ей грудь!.. Из одного конца прорехи, еще не зашитой, торчала хлопчатая бумага. На обнаженном боку Аделнны усмотрел я глубокое отверстие, в которое, при входе нашем, Вентурино вложил длинный ключ, какие употребляются для заведения больших стенных часов. (Погорельский, "Двойник")
На более глубинном, типологическом уровне мир моффатовских и гофмановских героев очень похож тем, что он всегда многослоен. Гофмановский мир поделен между обычной человеческой жизнью и жизнью духовной (в смысле – жизнью духов). Это так называемое «двоемирие» связано, прежде всего, с месмеризмом, медицинским, а потом и философским движением 18 века. Изначально он применялся в медицинской практике, в некотором роде будучи предшественником гипноза и лечения истерии. Однако, после того, как французская академия наук дискредитировала и Месмера, и его учение, движение распалось на множество разных ответвлений, из которых одна часть продолжала использовать магнетизирование (по-нашему, гипноз) в медицинских целях, другая устраивала из сеансов представления (которые и мы застали), а третья... Третья превратила месмеризм в идеологию, в некотором смысле — в религию, замешанную на шеллингианстве и некоторых остаточных идеях самого Месмера. Один из последователей этого учения, немецкий врач Клюге, написал обширную работу «Животный магнетизм», и ее частично перевел, а частично пересказал в России доктор Данило Велланский (хотя опубликована была только первая часть).
У Клюге, среди прочего, описываются последовательные степени погружения в транс — их всего шесть, в продолжении которых человек постепенно переходит в сомнамбулическое состояние, позволяющее ему видеть, наряду с материальным миром, и мир духов. Самая высшая стадия — ступень ясности (отчетливости) выводит человека за пределы физического мира. Все эти степени или ступени можно пронаблюдать на примере гофмановского «Золотого горшка». Герой этой сказки — студент Ансельм — постепенно переходит из состояния бодрствования в сомнамбулизм, в сопровождении Саламандра, духа огня. Этот процесс начинается с видения у дерева, когда Ансельм видит серебристых змеек и слышит звон стеклянных колокольчиков, обозначающих, как пишут в одной статье, вход в транс (Месмер часто включал музыку, или играл на гармонике, чтоб загипнотизировать своих пациентов). И далее, сомнамбулическое состояние Ансельма все более углубляется, вплоть до финала, когда он попадает в блаженную область Атлантиды, которая приравнивается к шестой стадии магнетического сна «стадии ясности», при которой человеку становится внятна и ясна гармония сфер.
Это, впрочем, лишь прочтение, интерпретация. Если вспомнить текст сказки, в решающий момент героя за неверие попадает «под стекло», его заключают в склянку, стоящую на столе Саламандра-Линдхорста. Когда Ансельм видит, что его товарищи также сидят в склянках и обращаются к нему, они его высмеивают:
- Но, любезнейшие господа, - сказал студент Ансельм, - разве вы не
замечаете, что вы все вместе и каждый в частности сидите в стеклянных
банках и не можете шевелиться и двигаться, а тем менее гулять?
Тут ученики и писцы подняли громкий хохот и закричали: "Студент-то с
ума сошел: воображает, что сидит в стеклянной банке, а стоит на Эльбском
мосту и смотрит в воду. Пойдемте-ка дальше!"
После этого Саламандр побеждает старую ведьму, склянка разлетается, и Ансельм воссоединяется с Серпентиной. В другой статье говорится о том, что на самом деле юноша совершает самоубийство и что звон разбитого стекла — плеск воды, в которую он бросается с Эльбского моста. И в самом деле, после этой главы героя можно узреть только в видении, явленном рассказчику Саламандром. Из обычной жизни он исчезает, и живет в окружении духов, в ином мире. Собственно, эти две точки зрения друг другу не противоречат — высшая стадия сомнамбулизма хоть и не предполагает физической смерти, однако выводит сознание далеко за пределы обычной, земной жизни.
Эту необыкновенную способность узревать то, что не видят другие – Доктор передает своим спутникам, причем, как правило, это знание в итоге дается им дорогой ценой, именно потому, что человек не вполне способен его в себе удерживать.
«Дай мне послушать песню рабства!» - просит Доктора Донна и тут же молит его – забери, не могу, не выдержу. Одиннадцатый Доктор говорит Эми – ты теперь видишь больше, чем другие, ты путешественница во времени. Так же, как Мастер, посмотрев впервые во временную воронку, сходит с ума, так и спутники Доктора – становятся частью другого мира, в то время как повседневная жизнь блекнет. Рано или поздно за это знание надо будет расплачиваться, как расплачивается герой «Косморамы» Одоевского, одной из самых мистических повестей романтизма. Еще ребенком заглянув в волшебный ящик, он становится медиумом, проводником, с которым разговаривают и духи, и живые люди. Как тут не вспомнить Мастера с барабанной дробью в голове.
Доктор щедро и широко раздает знание и мудрость своим спутникам, но при этом они неизбежно начинают жить по законам двоемирия – на этой самой границе между мирами. Эми в какой-то момент жалуется Доктору, что помнит сразу несколько параллельных реальностей (ты погиб на пляже, ты не погиб; у меня не было родителей, у меня они всегда были). «Что будет с тобой через много-много лет, когда на другой планете будет совсем иная женщина, не моя Роза?» - спрашивает Джеки у дочери. Эми и Рори, как герои гофмановского Золотого горшка, навсегда исчезают – заметьте, не погибнув, а переместившись в другое время, в котором их уже не увидишь. Клара и вовсе начинает жить во всех временах и реальностях одновременно. Эти мотивы, конечно, угадываются в до-моффатовскую эру (Роза в параллельной реальности, Доктор-Донна), но именно начиная с пятого сезона эта тема выходит на первый план.
Согласно трактовке романтиков, подобное знание губительно действует на обычного человека. У того же Одоевского в небольшой новелле «Импровизатор» герой заключает сделку... не с дьяволом, а с дьявольским доктором (!), получив от него дар - все видеть и все понимать. Разумеется, герой простодушно соглашается и разумеется, дар оказывается для него губительным: он теряет контроль над своим умом, чрезмерное знание сводит его с ума. Наш доктор, хоть и пытается оградить своих спутников от подобной опасности, не может этого предотвратить, Роза вбирает в себя вихрь времени, Донна становится наполовину Доктором; в первом случае спасение стоит Девятому жизни, во втором он расплачивается одиночеством.
Если говорить шире, то моффатовские герои постоянно пребывают в этом межмирье - то в будке через вихрь времени, то в предсмертных видениях, то шизофренически разделившись на двух человек. Не случайно Моффат снова и снова возвращается к сюжетам 19 века – Джекилл и Хайд, Шерлок Холмс, Диккенс... В Джекилле нас завораживает сам процесс перехода от Джекмана к Хайду, этот момент, который, кстати, нам так и не показывают. Пока один из них бодрствует, другой пребывает в межмирье, дожидаясь своего часа.
Моффатовский Доктор – он весь о двое-мирии: космос и Франция, библиотека и дом девочки, разные хронологии и временные потоки в Одиннадцатом докторе. Особенно, конечно, наглядно это показано в юбилейной серии – музей и гибнущий Галлифрей, хранилище и елизаветинская Англия, Тауэр тут и там, звонок из космоса по телефону. Эти миры сосуществуют одном пространстве, в слепом пятне, в том, что видно лишь боковым зрением.
Originally posted by
catus at Моффат и Гофман Скучая по Доктору во время летних каникул, и одновременно читая всякие статьи, набрела на заметку о Стивене Моффате. Сначала я хотела просто перевести фрагменты из нее, но в итоге увлеклась своими собственными мыслями и написала этот текст. Он у меня долго лежал в компе, так как я хотела дописать еще, но пока не вытанцовывается, поэтому, если позволите, поделюсь им с вами. Про статью же сделаю отдельный пост. Тут могут быть некоторые спойлеры к 1-7 сезонам ньюскула.
Дело в том, что в сюжетах Моффата – главным образом, в Докторе, но также и в "Джекилле" и немного в "Шерлоке" – мне видятся очень отчетливые параллели с романтиками, в особенности, с Гофманом. Это родство просматривается на нескольких уровнях. Во-первых, сами сюжеты. Например, вспомним - Доктор со своей командой высаживается на заброшенный космический корабль. А там – старинный камин, окно во Францию, спящая девочка и конечно монстры. Эти заводные чудовища – на часовом механизме – словно бы сошли со страниц «Песочного человека», одной из самых жутких сказок Гофмана. Помните?
Она показалась нам - не посетуй, брат! - какой-то странно скованной и бездушной. То правда, стан ее соразмерен и правилен, точно так же, как и лицо! Ее можно было бы почесть красавицей когда бы взор ее не был так безжизнен, я сказал бы даже, лишен зрительной силы. В ее поступи какая-то удивительная размеренность, каждое движение словно подчинено ходу колес заводного механизма. В ее игре, в ее пении приметен неприятно правильный, бездушный такт поющей машины; то же можно сказать и о ее танце.
Потом этот же сюжет перепишет уже наш Антоний Погорельский:
Профессор сидел подле нее. Па горбатом носу его надеты были большие очки; левою рукою он
упирался об Аделину, а в правой держал кривую иглу, которою зашивал ей грудь!.. Из одного конца прорехи, еще не зашитой, торчала хлопчатая бумага. На обнаженном боку Аделнны усмотрел я глубокое отверстие, в которое, при входе нашем, Вентурино вложил длинный ключ, какие употребляются для заведения больших стенных часов. (Погорельский, "Двойник")
На более глубинном, типологическом уровне мир моффатовских и гофмановских героев очень похож тем, что он всегда многослоен. Гофмановский мир поделен между обычной человеческой жизнью и жизнью духовной (в смысле – жизнью духов). Это так называемое «двоемирие» связано, прежде всего, с месмеризмом, медицинским, а потом и философским движением 18 века. Изначально он применялся в медицинской практике, в некотором роде будучи предшественником гипноза и лечения истерии. Однако, после того, как французская академия наук дискредитировала и Месмера, и его учение, движение распалось на множество разных ответвлений, из которых одна часть продолжала использовать магнетизирование (по-нашему, гипноз) в медицинских целях, другая устраивала из сеансов представления (которые и мы застали), а третья... Третья превратила месмеризм в идеологию, в некотором смысле — в религию, замешанную на шеллингианстве и некоторых остаточных идеях самого Месмера. Один из последователей этого учения, немецкий врач Клюге, написал обширную работу «Животный магнетизм», и ее частично перевел, а частично пересказал в России доктор Данило Велланский (хотя опубликована была только первая часть).
У Клюге, среди прочего, описываются последовательные степени погружения в транс — их всего шесть, в продолжении которых человек постепенно переходит в сомнамбулическое состояние, позволяющее ему видеть, наряду с материальным миром, и мир духов. Самая высшая стадия — ступень ясности (отчетливости) выводит человека за пределы физического мира. Все эти степени или ступени можно пронаблюдать на примере гофмановского «Золотого горшка». Герой этой сказки — студент Ансельм — постепенно переходит из состояния бодрствования в сомнамбулизм, в сопровождении Саламандра, духа огня. Этот процесс начинается с видения у дерева, когда Ансельм видит серебристых змеек и слышит звон стеклянных колокольчиков, обозначающих, как пишут в одной статье, вход в транс (Месмер часто включал музыку, или играл на гармонике, чтоб загипнотизировать своих пациентов). И далее, сомнамбулическое состояние Ансельма все более углубляется, вплоть до финала, когда он попадает в блаженную область Атлантиды, которая приравнивается к шестой стадии магнетического сна «стадии ясности», при которой человеку становится внятна и ясна гармония сфер.
Это, впрочем, лишь прочтение, интерпретация. Если вспомнить текст сказки, в решающий момент героя за неверие попадает «под стекло», его заключают в склянку, стоящую на столе Саламандра-Линдхорста. Когда Ансельм видит, что его товарищи также сидят в склянках и обращаются к нему, они его высмеивают:
- Но, любезнейшие господа, - сказал студент Ансельм, - разве вы не
замечаете, что вы все вместе и каждый в частности сидите в стеклянных
банках и не можете шевелиться и двигаться, а тем менее гулять?
Тут ученики и писцы подняли громкий хохот и закричали: "Студент-то с
ума сошел: воображает, что сидит в стеклянной банке, а стоит на Эльбском
мосту и смотрит в воду. Пойдемте-ка дальше!"
После этого Саламандр побеждает старую ведьму, склянка разлетается, и Ансельм воссоединяется с Серпентиной. В другой статье говорится о том, что на самом деле юноша совершает самоубийство и что звон разбитого стекла — плеск воды, в которую он бросается с Эльбского моста. И в самом деле, после этой главы героя можно узреть только в видении, явленном рассказчику Саламандром. Из обычной жизни он исчезает, и живет в окружении духов, в ином мире. Собственно, эти две точки зрения друг другу не противоречат — высшая стадия сомнамбулизма хоть и не предполагает физической смерти, однако выводит сознание далеко за пределы обычной, земной жизни.
Эту необыкновенную способность узревать то, что не видят другие – Доктор передает своим спутникам, причем, как правило, это знание в итоге дается им дорогой ценой, именно потому, что человек не вполне способен его в себе удерживать.
«Дай мне послушать песню рабства!» - просит Доктора Донна и тут же молит его – забери, не могу, не выдержу. Одиннадцатый Доктор говорит Эми – ты теперь видишь больше, чем другие, ты путешественница во времени. Так же, как Мастер, посмотрев впервые во временную воронку, сходит с ума, так и спутники Доктора – становятся частью другого мира, в то время как повседневная жизнь блекнет. Рано или поздно за это знание надо будет расплачиваться, как расплачивается герой «Косморамы» Одоевского, одной из самых мистических повестей романтизма. Еще ребенком заглянув в волшебный ящик, он становится медиумом, проводником, с которым разговаривают и духи, и живые люди. Как тут не вспомнить Мастера с барабанной дробью в голове.
Доктор щедро и широко раздает знание и мудрость своим спутникам, но при этом они неизбежно начинают жить по законам двоемирия – на этой самой границе между мирами. Эми в какой-то момент жалуется Доктору, что помнит сразу несколько параллельных реальностей (ты погиб на пляже, ты не погиб; у меня не было родителей, у меня они всегда были). «Что будет с тобой через много-много лет, когда на другой планете будет совсем иная женщина, не моя Роза?» - спрашивает Джеки у дочери. Эми и Рори, как герои гофмановского Золотого горшка, навсегда исчезают – заметьте, не погибнув, а переместившись в другое время, в котором их уже не увидишь. Клара и вовсе начинает жить во всех временах и реальностях одновременно. Эти мотивы, конечно, угадываются в до-моффатовскую эру (Роза в параллельной реальности, Доктор-Донна), но именно начиная с пятого сезона эта тема выходит на первый план.
Согласно трактовке романтиков, подобное знание губительно действует на обычного человека. У того же Одоевского в небольшой новелле «Импровизатор» герой заключает сделку... не с дьяволом, а с дьявольским доктором (!), получив от него дар - все видеть и все понимать. Разумеется, герой простодушно соглашается и разумеется, дар оказывается для него губительным: он теряет контроль над своим умом, чрезмерное знание сводит его с ума. Наш доктор, хоть и пытается оградить своих спутников от подобной опасности, не может этого предотвратить, Роза вбирает в себя вихрь времени, Донна становится наполовину Доктором; в первом случае спасение стоит Девятому жизни, во втором он расплачивается одиночеством.
Если говорить шире, то моффатовские герои постоянно пребывают в этом межмирье - то в будке через вихрь времени, то в предсмертных видениях, то шизофренически разделившись на двух человек. Не случайно Моффат снова и снова возвращается к сюжетам 19 века – Джекилл и Хайд, Шерлок Холмс, Диккенс... В Джекилле нас завораживает сам процесс перехода от Джекмана к Хайду, этот момент, который, кстати, нам так и не показывают. Пока один из них бодрствует, другой пребывает в межмирье, дожидаясь своего часа.
Моффатовский Доктор – он весь о двое-мирии: космос и Франция, библиотека и дом девочки, разные хронологии и временные потоки в Одиннадцатом докторе. Особенно, конечно, наглядно это показано в юбилейной серии – музей и гибнущий Галлифрей, хранилище и елизаветинская Англия, Тауэр тут и там, звонок из космоса по телефону. Эти миры сосуществуют одном пространстве, в слепом пятне, в том, что видно лишь боковым зрением.
